Бусина.
Снова сентябрь, и я сажусь у окна, достаю бусы далёких, но счастливых воспоминаний, нанизанные на прочную леску моей сентиментальной души…Вот я иду в школу: в руках гладиолусы, папа тащит тяжёлый портфель, потому что я взяла с собой всё сразу, даже пластилин. А уроков нет. Я и возмущена, и рада… Переливается смехом синяя бусина.
А вот я иду из школы с подругой. Парень догоняет, смеёмся, флиртуем…Солнце играет в моих длинных волосах… Красивая золотистая бусина!
Кольнуло где-то в области сердца. Порвалась леска, покатилась красная бусина, я за ней, ищу ползаю, перебираю руками по полу, заглядываю во все щели и углы… щурю глаза. Но не нахожу. Словно и не было… А может и не надо… Иногда не нужно искать потерянное… Найдётся случайно – обрадуюсь, не найдётся – значит пора было отпустить…

Она похожа на жемчуг. Она не идеально белая. Отливает теплом. Жёлто-розовая. Её силуэт не идеальный круг, у неё есть бугорки и даже почти швы там, где один переходит в другой. Она катится не по прямой, а изгибает траекторию своего пути. Её особенные неровности делают её уникальной. Делают неповторимым её маршрут. И ведь это всё не про бусину.
Никто не задуман идеальным. Никто не задуман для прямого пути. У каждого из нас есть свои неровности и свой оттенок. Может быть, даже сколы краски, под которыми виднеется другой цвет. Шрамы, душевные или телесные, тоже влияют на путь. Как этот скол краски, они уже создают неровность, которая будет изгибать траекторию. Но ведь и сами шрамы появились на этом пути.
Даже если вам кажется, что вы – единственная бракованная бусина в партии, не забывайте об этом особенном пути. Его можете пройти только вы. Только ваши неровности приведут в нужные места в нужном порядке. Этот путь не будет идеален, но он будет уникален. И он будет ваш. Подходящий.
Что-то вы удачно обойдете стороной, на что-то важное натолкнетесь. Но эти препятствия придадут новый импульс. А может, изменят ваш рельеф, а за ним и путь.
Единственная наша задача – по этому пути идти. Иногда он будет непонятен, иногда труден, но можно откатиться назад и попробовать снова. Может, на этот раз новые рельефы опыта поведут другой дорогой. Может, потребуется ещё несколько попыток, чтобы их набить и обойти преграду. А может, вы её одолеете.
И потом, пройдя свой путь, вы сможете оценить, какой он получился. Может, почти прямой. Может, извилистый. Но он будет красивый и неповторимый.

Бусина всегда знала, что является частью чего-то великого, чувствовала своё единение с ним. И достойно несла эту великую честь, украшая шеи прекрасных женщин этого мира во все времена. Гордилась своей судьбой и своим местом в ряду подруг.

Это только на первый взгляд бусины все одинаковые, если же начать разглядывать их с искренним вниманием и интересом, то открывается их самобытность и индивидуальная красота.

И вот наступил такой момент – возможно, от усталости – шутка ли, столько балов и картинных галерей, столько приёмов и раутов, шума, смеха, танцев –так вот, наступил момент, когда Бусина поверила, что только она и ценна, а остальные – лишь декорации для неё.

Неизвестно, было ли это лишь совпадением, но нить, связывавшая их с подругами, разорвалась. Прямо на балу. Во время мазурки. Все бусины после бала нашлись, и только наша героиня закатилась в щёлку между половицами и не была обнаружена.
Бусы были восстановлены, возвращены владелице, пропажу никто не заметил, не пришло даже в голову пересчитать бусины.

Долгие месяцы и годы лежания в пыли многому научили её. Она и погрустила, и позлилась, и погоревала, и порадовалась, вспоминая прошедшие года. Казалось, это всё, что ей теперь осталось.

Жизнь шла своим чередом. В особняке, где состоялся тот памятный бал, сделали музей. Как-то раз зоркая шустрая белокурая девочка углядела её между половицами. И как была, в нарядном платье, туфельках, с бантами, плюхнулась на пол, чтобы никто не увидел и не отобрал её сокровище.

Девочка спасла Бусину, положила её в шкатулку и стала рисовать. Она рисовала, правила, рвала рисунок, и рисовала снова. Бусина зародила в ней мечту. Спустя годы девочка стала ювелиром.

Первым творением нового талантливого ювелира стала диадема. В этой диадеме была только одна Бусина. Казалось бы, успех, бусина действительно действительно стала единственной, а всё вокруг лишь служило декорацией для неё!?

"Стоило пройти через такие испытания, чтобы стать единственной для кого-то... – думала наша героиня, блистая –...и при этом сохранить свою принадлежность к чему-то великому".

В парке спокойно. Когда закончилась духота и пришла осень с её яркими красками, самый смак сидеть на качелях и, покачиваясь, запрокинув голову, смотреть на небо, которое просачивается сквозь кроны деревьев. А звёзды рассыпались по синему полотну как бусинки. И вот я уже думаю о том, а сколько нас, таких бусинок, в этом мире. И каждая бусинка особенная. Даже если эта бусинка так не думает. И каждой бусинке нужна другая бусинка. Ведь две бусинки всегда лучше, чем одна. Правда?

БУ-СИН-КА – три такта лёгкого дыхания превратились в быстрый побег, лёгкий и пружинистый звук убегающей жемчужины. Она слышала, как Бусинка вприпрыжку поскакала, покатилась и завалилась куда-то в область шкафа. Для того чтобы её найти, придётся спускаться на четвереньки, на пол и шарить руками в пыльном подземелье шкафа. Может быть, тогда она сможет восстановить жемчужную нитку, другую часть она успела поймать рукой.
Когда-то, когда она была зрячей, это была совсем простая задачка. Сейчас же – настоящее приключение. Вдруг она вспомнила, как когда-то подростком мечтала написать сказку про маленькую зелёную бусинку, которая путешествует среди людей и подглядывает за их миром, и даже написала пару абзацев. Где сейчас те записи, где сейчас всё.

Она отложила на тарелку пойманное ожерелье и, минуя руками стол, опустилась на колени, шкаф должен был быть перед ней, да, она не ошиблась. КАК БЫСТРО НАЧИНАЕШЬ ОРИЕНТИРОВАТЬСЯ В ТЕМНОТЕ, когда свет остался только внутри. Пыли было немного. Стараясь не пропустить ни сантиметра, она гуляла руками под днищем шкафа – всё было пусто, только пыль. Наконец-то рука наткнулась на какой-то предмет, ощупав его со всех сторон – она замерла. Не может быть.

Неужели это та самая монетка, которую она потеряла три месяца назад? Та самая монетка, которая связывала её с прошлой зрячей жизнью, и та самая монетка, потеряв которую, она поняла: лучше уже не будет. Сердце забилось быстрее, когда она ощупывала её рельефно-гладкую поверхность с зазубринками на тоненьком бочке. И что – прохладная, зато как лучик надежды, как будто жизнь ей подбросила новый шанс. И она крепко зажала в руке монетку, боясь снова с ней расстаться. Маленькая перламутровая бусинка лежала совсем рядом и, наверное, улыбалась…

"В 17:00 у нас полдник" – говорила с мягкой улыбкой пышнотелая симпатичная горничная в санатории, куда я приехал поправить своё здоровье после серьёзного стресса на работе.
Она ещё что-то говорила, но память унесла меня в далёкие дали...
В семнадцать я заканчивал школу и мечтал о поступлении в медицинский. Да что там мечтал – учил химию и физику с утра до глубокой ночи. Но не мог же я не заметить, какая восхитительно красивая, серьёзная и мудрая девушка сидит за соседней партой на подготовительных курсах)

Ей тогда тоже было 17. Мы сидели рядом на курсах, потом вместе поступили, попали в один учебный поток, познакомились, подружились, гуляли за ручку, разглядывая облака и пытаясь определиться – кто плывет по небу – зайка? мишка? огнедышащий дракон? Потом поженились.

Не буду, даже для красного словца, утверждать, что у нас 17 детей, или что за эти годы мы ссорились всего 17 раз))
Но нашей младшей дочке сейчас ровно 17. Она также красива, как её мать, также мудра и серьёзна, также остра на язык. Также юна, легка и полна иллюзий, как мы оба когда-то) Улыбка растеклась по моему лицу от уха до уха...

"А в 22:00 – отбой" – прозвучало у меня над ухом. "Кто эта женщина!?" – в ужасе подумал я.
Ах, да, это же горничная в санатории, куда я приехал поправить своё здоровье после серьёзного стресса на работе...
Надо написать своим, что я добрался и устроился. И что скоро вернусь, и – обязательно – что люблю их. Пусть встречают в пятницу, в 17.
Потому что в 22 – уже отбой))

В семнадцать я бы и минуты такой музыки не высидела. Прыгать под Нирвану, танцевать медляки под Metallica и Guns'n'Roses, делать уроки под Стинга и снисходительно приплясывать под Руки вверх – это да! Всегда пожалуйста. 

А ещё я в 17 со своим будущим мужем познакомилась. Знаете как? Я пела. Голосила My heart will go on Селин Дион на всю комнату моей тогдашней подруги аккурат в её День рождения. Он не стеснялся, подпевал.

И вот до сих пор мы поём. Что бы ни случилось в жизни, а за 27 лет бывало всякое, мы поём. Не со сцены в свете софитов, хотя и со сцены тоже, чего уж там. В ванне, в кухне, в машине, в горах Алтая и на берегу Персидского залива. С детьми, друзьями и родными, да даже с совершенно незнакомыми людьми. Громко, от души,  до слёз и до бабочек в животе.

Что бы ни происходило, пойте. В мире хватит песен на все случаи жизни. Не хватает? Придумывайте свои и пойте. Тихо, чисто, неуверенно, фальшиво, громко и на разрыв! Пойте, не молчите. С детства не люблю музыку без слов.

Уместить движения в семнадцать ударов. Ритм рваный, не такой, как на репетиции. Сложный. И её композиция была непростой, на девять счетов. Но теперь один удар из двух наборов пришлось вырезать. Ей будто подрезали перья на хвосте. Вроде та же птица, но уже не может лететь уверенно и свободно. Не может справиться с прежними связками и композицией в зале.
Раз за разом сбивается и падает с полупальцев на пятку. Шумно, с характерным “топ!”. А топотать нельзя.
В зеркале перед перекладиной, на которой лежит нежная тонкая ручка, хрупкое тело. Мягкая ткань боди белая, тренировочная пышная юбка, ещё не пачка, но уже цветок астры, отливает холодной белизной и слегка помялась – слои заворачиваются и цепляются друг за друга.
Раздается тяжёлый вздох, а потом –- смирение. Пока песня с дурацким ритмом не заиграет снова, маленькая балерина мнёт юбку, заворачивая слои один за другим, превращая юбку из астры в пион. А может, и не в пион, а просто в месиво. Может, в хлопушку, украшающую праздник, причудливой формы, похожей на шар.
Раз ритм новый, пусть всё по-новому! Пусть другая юбка, пусть кремово-розовые пуанты валяются на полу, разбросав длинные ленты! Пусть руки не напряжены, а летают легко, как подскажет сердце! Пусть из груди уйдёт тревожный клёкот, сменяясь на невесомость, тянующую к небу! Пусть пухлявая юбка летает по залу, как облако, а нестройный ритм на семнадцать ударов добивается топотом пятки, превращаясь в синкопированные, но, чёрт возьми, восемнадцать!
И голубоватые стены тренировочного зала уже не стены, а небо ясным летним днем. А паркет – не пол. Он теперь теряющая различимость земля где-то внизу. В нём даже почти можно различить, как с самолета, квадратики полей, только без зелени.
Пусть будет осенняя земля! Пусть осенние поля! И небо ясное – кто ж ему запретит? – пусть тоже осеннее!

Сегодня.
Ровно в семнадцать ноль ноль – она стала свободной.
После семнадцати лет брака – снова почувствовала себя птицей.
После измен мужа – снова поняла как красива и желанна.
После семнадцати шагов, от кухни до выхода – снова ощутила то чувство полёта.
После семнадцати часов раздумий поняла – что выбирать надо себя.
После семнадцати минут, наблюдая за облаками решила – любить себя.
Ровно в семнадцать ноль один она упорхнула из ненавистного ей мира, где быть собой нельзя.
Ровно в семнадцать ноль пять, сбегая по лестнице вниз, она взлетала всё выше и выше. 
Ровно в семнадцать семнадцать она посмотрела на небо.
Ровно в семнадцать восемнадцать она сказала:
“Спасибо”.
А в семнадцать двадцать, вытирая слёзы, она направилась туда, где её ждёт счастье.

В семнадцать ноль-ноль должны привезти этот дурацкий ключ. Ей казалось, что она взорвётся прямо изнутри, пока дождётся.

Ещё целых четыре часа она должна метаться в этом замкнутом пространстве и пытаться убежать от настигающих её мыслей, которые – как капля точит камень – так и мысли долбят беспощадно и планомерно.

Как только она сможет выйти на свободу, она сядет за руль и помчит хоть куда, только так напряжение отпускает, только так она может отвлечься от внутренней  этой пытки: бежать, идти, всё равно куда, и тогда казалось, что она работает на опережение времени. Сидение в компании с самой собой выворачивает нутро наизнанку.

Нет – 4 часа, слишком много для такой пытки. Может попробовать уснуть, чтобы как-то прожить эту временную пропасть. Она закуталась в плед и, свернувшись калачиком, легла, как маленькая звёздочка на 23 этаже небоскрёба. Вокруг было небо и высота, но оно не давало сил, а только лишь ощущение тотального одиночества человека, торчащего, как микроб в каменном зубе пасти города.

Она закрыла глаза и постаралась погрузиться в безмятежное небытие. Другое небо ждало её.

Всегда подхожу к этому месту едва дыша. Множество чувств и эмоций, толпясь, обуревают меня. Весь путь, от намерения прибыть сюда и до того, как двинусь обратно.

Всё вокруг участвует в беседе – и ямы на дороге, и лесная тропинка, и полянка перед деревенским Храмом, и речка – прозрачная, быстрая, холодная, текущая неподалеку.
Сосны переговариваются – друг с другом, со мной, с ней... Тут похоронена мама.

Нам есть, что обсудить. Много лет, важных, насыщенных событиями.

В переговорах важно дышать. Вспоминаю об этом и дышу. Полной грудью, пока есть время.

Едва дыша. С замиранием сердца. В груди – давление. Плотное, но не слишком сильное. От него нужно избавиться. Дышать глубоко, представляя, как комок тревоги растворяется воздухом, разбавляется и обращается серым дымом, а потом медленно покидает тело на выдохе. Вдох за вдохом, заставлять себя дышать глубже, чем “едва”. Потому что это самое “едва” не дает освободиться.
Оно держит, цепляет, сковывает. Как мышцы напрягаются и больше не шевелятся от множества мелких движений, зажимаются до дрожи, так и это мелкое “едва” сгущает, уплотняет комок.
Нельзя. Едва нельзя. Дышать полной грудью, позволять теплому, пропитанному хвойным ароматом воздуху унести эту горечь. Здесь светло, воздух почти оранжевый на блестящем солнце, играет в тонких узорах хвойных ветвей.
Сосновый дух в воздухе, и будто он тоже немного игольчатый, он прихватывает с собой больше тревоги из грудного комка и тащит наружу. Быстрее, эффективнее. Не вырывая, но очищая.
Это воздух детства, это воздух воспоминаний, и он возвращает к истокам. К беззаботному безграничному счастью, к свету, идущему изнутри. Но для света нужно освободить место и разогнать тьму.
Никаких “едва”. До самого верха лёгкие наполнить кислородом, дать им раскрыться так, чтобы удивиться, что они вообще так могут. Чтобы плечи поползли к ушам, чтобы грудь расправилась и сутулая от городской сидячей жизни спина растянулась. Чтобы голова к небу. Чтобы тепло нагретых солнцем стволов сосен было внутри. Чтобы впитать его и нести с собой. Чтобы теплить в сердце это место, этот воздух детства и эту радость, неподдельную и неповторимую.
Это история. Не сюжет. Не искусство. Это сосны, занимающие весь мой ум после медитации. Сосны, цепляющиеся за меня колючками, прилипающие ко мне смолой. Тёплые, высокие, лёгкие. Они не мудрые, они весёлые. Они не такие, как другие деревья, не спокойные, не сонные гиганты. Они яркие, они оранжевые, они взрослые дети в мире флоры.
Если бы я была деревом, хотелось бы быть сосной. Быть может, конкретно одинокой раскидистой сосной на поляне возле дворца в Царицыно. Странно и удивительно раскидистой сосной, увидев которую вы даже не сразу поймёте, что это за дерево. Она не высокая, не тонкая, её ветви не торчат шапкой лишь на макушке. Она развдваивается у самой земли, а потом ещё раз, и уже на уровне моих глаз видно три ствола, очаровательно оранжевых. Мои развилки и контрастно разные пути…

Едва дыша.

Маленький Серёжка был бесстрашен и любопытен. Но и хрупок, к сожалению. Однажды, залезая в манеж, он умудрился сломать палец на ноге. И мы поняли, что весёлое детство началось.

Только избавившись от гипса, парень вновь чуть не довёл нас до коллективного инфаркта. Разбежались, он рыбкой прыгнул за диван. А за диваном ничего мягкого, лишь ламинат и панорамные окна. Как сейчас помню эти звуки: грохот падающего Серёжкиного костлявого тельца – и тишина. Едва дыша, мы замерли на пороге гостиной в тревожном ожидании. А тишина всё заполняла комнату мрачным оцепенением. В застывшем от ужаса воздухе ни движения. Только наши глаза ведут тревожный диалог о том, кто примет на себя первый удар от случившегося и заглянет за диван. Муж первым вышел из ступора и только ринулся к сыну, как из-за дивана показалась вполне целая и даже весёлая голова и отрапортовала "Я в порядке!"

Шли годы. Серёжка стал старше и изобретательнее… Мы с бабушкой готовили обед, когда услышали страшный грохот в спальне. Едва дыша, мы замерли на пороге. Там, в комнате с белоснежный стенами, на белоснежном комоде стояло чудо постперестроечной техники – белый телевизор. Теперь же этот телевизор лежал на полу, не подавая признаков жизни, но чудесным образом лишившись лишь небольшого кусочка пластика. А вот стоящий у телевизора Серёжа обрёл шикарную ссадину во лбу и растерянный вид. Но при нашем появлении отрапортовал обречённо: "Я в порядке".
Когда я смогла говорить более-менее связно, моим первым вопросом было "Как?!" Оказалось, он методично выдвигал все полки комода, пока они, наконец, на перевесили, и комод, накренившись, не сбросил с себя телевизор. "Наука требует жертв" – глубокомысленно изрёк сын в конце повествования, за что тут же получил от меня по заднице.

Серёжа растёт, его эксперименты уже не столь губительны для мебели и костей. Но я, едва дыша, думаю о том, что будет дальше. В каком мире он будет жить? Главное, каждый раз слышать его уверенное "Я в порядке!"

Жизнь – вдох, который не хочется выдыхать. Едва дышу, уткнувшись в твоё плечо, чтобы не спугнуть облако счастья, в котором – вместе, здесь и сейчас. Если замереть в этом миге абсолютной радости, можно услышать вместо своего дыхания пульсацию Бога, когда всё совершенно и всего достаточно.

На кончиках твоих ресниц дрожит снежинка, они полуприкрыты, но я знаю, что так же, как и я, ты видишь этот свет. Свет фонаря обнимает за плечи, защищая бытие двоих. А хлопья снега всё летят и летят, разбиваясь об остриё ресницы. И каждый миг становиться вечностью и уходит в вечность. И всё слова уже сказаны, еле дыша.

Чуть дыша, пью этот Божественный нектар. Спаси Бо.

Музыка в наушниках закончилась, началась другая, и опять закончилась, а я всё так и сидела, едва дыша, боясь пошевелиться. В момент, когда я уже собиралась уходить, мне на нос села бабочка. Маленькая такая, невзрачная такая. Я скосила глаза, сфокусировалась на белых крылышках насекомого и подумала: “Как тесен мир”, и из всего его многообразия она выбрала именно меня, и именно мой нос.
Возможно, это что-то да значит. 
А возможно – нет.
Да и какая разница.
Просто у меня появилось немного времени никуда не бежать.

Очень люблю английский язык за его дотошную конкретность. Например, из школы мы знаем два значения слова "учиться": study и learn. Но не все понимают разницу между ними, а она есть! Study – учиться (посещать занятия), learn – научиться (чему-либо). По смыслу это же пропасть, как между быть и казаться!

И это очень интересная мысль: чему мы в жизни учились, а чему – научились?

Мне порой кажется, что училась я экономике, финансам, бухучету, оценке и прочим скучным, неповоротливым вещам. А научилась – понимать и чувствовать вот эту разницу в оттенках смыслов, значений и коннотации слов. Видеть красоту и характер языка по малейшим оттенкам интонации и даже месте слова в предложении. Вот, например, простой вопрос:
"А зачем тебе это?"
Или "А тебе это зачем?"

Чувствуете разницу? А вы начните отвечать на них! Отвечая на первый вопрос вы будете говорить про условное "это", а на второй – про себя.

А мне это… ещё не до конца знаю зачем. Пока для того, чтобы помочь донести именно то, что хотел сказать автор, до читателей. На родном языке автора или на другом, но родном для читателя языке. Просто поставить все слова на место. Или подобрать такие слова, чтобы не потерять и толики смысла. А вот свои мысли и чувства я редко облекаю в слова. Не умею ещё говорить и писать так, чтобы мои тексты точно попадали в цель, в читателя.

Но я учусь! Научусь ли?

– Бомжур, Никаноровна!
– А, Клеопатра Иванна! А что это за слово такое заморское? Бонбжур?
– Не “бонбжур”, а “бомжур”. То есть “добрый день” по-хранцузски. 
– А! И тебе доброго денёчка, Клеопатра Иванна. Значить ты теперича хранцуженка?
– Тьху! Да кака из меня хранцуженка, Никаноровна. Книгу читаю. “Эммануэль” называется.
– И хороша книга-то, Клеопатра Иванна?
– Ой, хороша, Никаноровна. Ох, хороша! Про. Се-кас.
– Чегой-то тебя, Клеопатра Иванна, на непотребства потянуло?
– Тык весна же, Никаноровна.
– Ишь ты! Кака весенняя, Клеопатра Иванна, ты.
– А то, Никаноровна. На свидание сегодне иду. С дедом Кириллом.
– Ох, чур меня, чур, Клеопатра Иванна.
– А чегой, Никаноровна?
– Дык слухай, да учись, Клеопатра Иванна.
– Учусь, Никаноровна! Вся внимание.
– Давеча дед Кирилл позвал меня к себе. Свидание, значит. Пришла. Сижу. Нарядная. А он нуль эмоциев. В телефон уставился и сидит как сыч. Как тебе такое, Клеопатра Иванна, а?
– Ты ту самую леопардовую шляпу надела, Никаноровна?
– Надела, Клеопатра Иванна. 
– А бусы янхонтовыя?
– Тожа.
– А тухли на каблуках?
– И их!
– А хубы перламутром розовым намазала?
– А то!
– А чёлку раком поставила?
– Спрашивашь!
– Ну тогда я не знаю, чегой ему ишшо надоть, Никаноровна.
– Дык и я не поняла, Клеопатра Иванна. Говорю ему: “Ты на свидание пришёл или фабить бушь?“
– Ух, яб ему по первое чясло нафабила, Никаноровна.
– Дык я ему и нафабила, настоунволила, а потом ещщо в лоб ложкой зарядила, Клеопатра Иванна.
– От, эт по нашему, Никаноровна!

*фабить – сидеть в телефоне и не обращать внимания на собеседника, иногда кидая реплики невпопад.
*стоунволить – закрыться от собеседника, игнорить.
*зарядить в лоб ложкой – весело, задорно напомнить о себе.

Девочка моя, не верь, что твоя учёба закончится через два года.
Это байки)) Не знаю, кто и зачем их придумал, но он заблуждался)
Поверь, все мы учимся каждый день, просто уроки сменились.

Да, моя школа позади, институт окончен, второе образование получено, множество курсов – но разве на этом конец учёбе!?

Нет.

Теперь я учусь более важному:
- улыбаться, просыпаясь
- искренне интересоваться людьми
- говорить «да» тому, что предлагает мне жизнь
- говорить «нет» тому, что мне вредит или просто не подходит
- делать дела не вопреки, а благодаря
- радоваться простым вещам
- и снова улыбаться, подводя итоги дня. Даже когда они неутешительны.

Очень желаю тебе, моя милая, чтобы и твои уроки были как можно более разнообразными, интересными и длились долго-долго, всю жизнь.

Обнимаю тебя, хорошая.

Я, тридцать лет спустя.

Постоянно учусь новому. И на новой работе придется учиться. Только не тому, что вдохновляет. Не тому, что интересно. Снова, как в универе, читать технические тексты с миллионами аббревиатур и сокращений. Пытаться вникнуть и хоть что-то понять. Дойти, осознать, разложить по полочкам в голове. А в сухом остатке место вроде хорошее. С приятными дружелюбными людьми. но не моё. не то.
Я учусь думать позитивно. учусь ценить и любить себя. учусь не думать плохо о своем теле. учусь быть для себя тем взрослым, которого не было рядом. учусь быть понимающей к себе, а не только у другим. учусь эмпатии. и этому учусь с огнём. это то, что меня питает, и что мне интересно. человеческая суть, природа чувств, как работают сердца и чем они наполнены.
я вижу людей и читаю их быстро, почти с первой встречи. я замечаю то, что для других даже с годами может остаться под замком. я чувствую людей, я определяю типаж и знаю, буду ли дружить с человеком, уже по первой встрече. но толку? смысла? если я не могу помочь и защитить себя.
не могу выбраться из этого хаоса. ужаса. потока, но не хорошего. не яркого и сияющего огня, а горячего сжигающего, больного. оставляющего в сердце дыру.
пусто. во мне после этого дня паршиво, гадко и пусто. и я не хочу возвращаться. не горю. не ощущаю. это не я.
это не моё место.
но я учусь быть на нём. учусь на нем выживать. окружаю себя милыми вещичками, сделаю себе комфортно и уютно, насколько возможно. чтобы выжить. чтобы научиться существовать там и смотреть на вещи позитивно. чтобы не ловить дереализацию каждый день.
я купила чашку “не совершай суицид”, чтобы было смешно. буду веселиться с коллегами, если они смогут со мной подружиться, и смотреть на милые жёлтенькие декоры, которые себе принесу.
а пока я только учусь. пока я чужая. я вижу сложившийся коллектив, связи или их отсутствие, о многом говорящие. и у меня нет ничего. ни связей, ни понимания, где их не будет. я пока никто. я не часть коллектива и, каким бы замечательным он ни был, у меня может не получиться стать его частью. я не хочу. это не мое место. сейчас я только хочу быть собой и делать то что мне нужно и хочется. я только учусь быть собой и узнаю кто я. я не хочу сейчас быть на чужом месте и жить чужую жизнь. мне страшно. я боюсь потратить время и не найти себя. боюсь не реализоваться.
но я учусь смотреть позитивно. учусь видеть хорошие знаки и верить им. найти взглядом похожую на мою тату цитату – хороший знак. видеть одинаковое время на часах – хороший знак. не сработавшая только на мне вспышка при фото на пропуск – тоже какой-то знак.
да, у меня не горит огонь. пока не горит. я не сияю там.
но я сияю в другом месте. сияю в том, где моя душа. и если пока это единственный вариант, придется работать. придётся сиять только вечером, перестраиваться, учиться жить в новом режиме, новом ритме. быть кем-то еще. а лучше быть собой но находить хорошее и нужное мне, правильное даже в таком месте. светить, если меня не осветит вспышка. сиять. и пусть идут к черту, они знали, на что шли. да, конкретно эти ребята не виноваты, но будут работать с тем, что имеют. они видят, что я глупенькая. я не скрываю.
так что будем справляться, как получится. и хрен с ним.
научусь. вот правда научусь. и сделаю вторую тату с важными для меня словами. мир замечательный, если его замечать. я всегда так всем говорю, и буду говорить себе. буду для себя такой, какой была для других. буду понимать себя, ценить, любить и спасать. потому что я заслужила.
и пошли все к чёрту. и вообще.
в пизду.
наколю себе напоминание об этом навсегда. потому что я этого стою и я сияю.

*Этот текст – абсолютно потоковый и терапевтичный, это как выплеск стресса и негативной энергии. И такое состояние в рамках марафона – особый подарок для организатора. Когда текстом можно себя лечить – это бесценно.

УЧУСЬ слышать себя. От сложного к простому, от СТАТЬ к БЫТЬ. А вообще, я – хрон и учусь всегда, это своеобразный фрактал* моей жизни. Раньше думала, что вот доберусь до заветной вершины, а там Фсё – платО с игривыми облаками, ан нет – там награда – новый путь. Поэтому сейчас я учусь быть терпеливым и принимающим путником. Учусь принимать каждый свой шаг и слышать сквозь белый шум. Учусь сбрасывать свою старую кожу и, оголённой, заново обрастать новой кожей, учусь меняться и оставаться верной себе. Учусь летать, а раньше думала, что, отпуская на землю, отбирают крылья, а летать в облаках вовсе не так плохо, как считали в моём детстве.

Солнечные зайчики пляшут на каждой прожилке стены моего старого дома и в каждой прожитой трещинке и я учусь видеть красоту мира. Учусь свешивать ноги с мостика на речке и делать маленькую радость — плеск от босых ног, учусь делать остановку-паузу, в которой можно услышать рыбок и можно, как в детстве, быть частью большого огромного мира. Учусь нести в мир, не расплескивая из невымеренного ковша – свои Дары. Учусь пить любви прекрасный нектар и не тревожить судьбу – доверять миру, своему пути и месту в нём.

Учусь греть ладони у костров людских сердец и подбрасывать своих дровишек в наш огненный хоровод. Учусь смотреть в небо и, запрокинув голову, споткнувшись – не падать, а упав – вставать и идти дальше. Учусь иногда идти на ощупь в кромешной темноте, когда путь освещает только внутренний луч. Учусь быть собой и быть частью всего.

Она открыла глаза пытаясь понять источник, откуда шёл голос.

Интересно, кто же это всё-таки говорит. Непонятно, а сердце йокает. А я чему учусь? Она устало пропустила призыв через себя и надо ли учиться или всё равно научат?

Она лежала в ослепительно белой комнате, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, но глаза и уши не отказывали ей...

И вовсе она не сумасшедшая, как думают её родные. Просто они не умеют слышать странные вещи, а она умеет. "Пусть они думают, что я учусь быть нормальной, – улыбнулась она про себя. – А я ведь и так в порядке".
Только почему так холодно?

О-о-о, эту вещь я играла в музыкальной школе и очень любила смотреть за окно, как меня слушают деревья. Я не могу ничего, писать слышу ноты, наверное, это ключик, чтобы войти в какую-то дверь. А их в детстве так много, этих дверей.

О-о-о, вот я уже вижу бабушку и маму, умудрённых опытом, очень взрослых – таких, как я сейчас. Мне тогда казалось, что 30, а уж тем более 50 лет – это уже такая старость и у меня ого-го ещё времени, и я всем покажу, как надо жить.

О-о-о, какая симпатичная бунтарка, наивная и дерзкая, а ещё смелая и очень одинокая. Потому что ещё не обретшая саму себя.

Вот сижу в драных трениках на ветке большого дуба, на заднем дворе. Его ветви выходят через забор на стройку, и это очень ценная информация для наблюдения. Коленка разодрана, но меня это нимало не беспокоит и я увлечённо пытаюсь выжечь дощечку с помощью лупы, недавно прочла об этом в “Таинственном Острове” Жюль Верна. И как некстати бабушка зовет меня, надрывно выкрикивая мое имя,

– ********* ,******** пора в музыкальную школу, нам уже выходить.
Не, ну какая музыкальная школа, когда лупа ещё не прожгла дощечку. Слезаю.

О-о-о, вот мы всё-таки едем с бабушкой в музыкальную школу, через весь город, с пересадками на троллейбусе и она вдруг при подъезде вспоминает – а вдруг не выключила утюг? Нет, ну я не могу так заниматься, я думаю об утюге и бабушке и немного о лупе, а учительница меня всё время одергивает. Ну как я могу быть внимательна, если у меня дома – утюг.

О-о-о, а вечером, мы с бабушкой печем пироги, красавчики просто. У меня очень важная роль – обмазать все их яичным белком, венчиком, который состоит из перьев. Интересно, а если покрасить эти перья краской, можно ли будет ими рисовать? Какие вкусные и душистые пироги, такие бывают только у бабушки, у каждой бабушки – лучшие на свете пироги, особенно в нашей кладовой детства.

О-о-о, а вот мы с мамой придумываем конкурсы на мой день рождения, вернее, придумывает-то она, а мне кажется, что это всё придумала я.
Как много счастья, как быстро заканчивается мелодия. Почему же я плачу? Ну, здравствуй я.

В мире у всего есть вторая половинка.
"Яблоко и яблоня, болт и гайка, новые туфли и мозоль на пятке, пицца и “Смешарики”, вилка и глаз” – подумал Бублик, проснувшись среди ночи. Зачем и почему он так подумал – неизвестно, но ему срочно захотелось иметь свою вторую половинку. И решил Бублик найти её, ту самую единственную, дырку от бублика. Ведь у всех бубликов есть дырка от бублика, ибо если у тебя нет дырки от бублика, то ты какой-то плохой бублик, неликвидный.
И-и-и пошел Бублик ИСКАТЬ.
Искал там, искал сям, искал тут, искал здесь, искал на сайтах знакомств и у знакомых спрашивал. Но найти ту самую не мог.
Скитался Бублик по миру.
Долго.
Долго-долго.
Пока однажды не набрёл на хижину в глухом лесу.
– Кто ты? – спросил Бублик у румяного молодого человека в колпаке пекаря.
– Мудрец, который укажет тебе путь.
– Вселенная услышала меня. Открой мне истину, о, Пекарь. Почему я не могу найти свою дырку от бублика, свою ту самую?
– А ты везде искал?
– Весь мир обкатал.
– И не нашёл?
– Нет.
– Я открою истину тебе, Бублик. Ты не нашёл свою вторую половинку, свою дырку от бублика, потому что ты не Бублик, а Лепёшка.
– О!

О, сколько нам открытий чудных… готовят междометия и слова из одной буквы)))

А?
Э…
О!?
И…???

Но больше всего цепляет в этом ряду «Я». Рефлекс сработал: «я – последняя буква алфавита»… А если всерьёз?

Я – не то, что я думаю
Я – не равно мои поступки
Я – больше, чем моё тело

Это понятно, это я – не. А что я – да?

Э… сложный вопрос…
Каждая роль, которую я играю, назначена мне кем-то и не отражает меня целиком. Мать, дочь, жена, специалист – ничего не говорит обо мне. Миллиарды женщин исполняют эти же роли.

И..? Кто же я? Как подступиться к этому вопросу? Люди выбирают себе версии, я же – в замешательстве…

Я знаю себя по функциям. Умею плакать дождём, хулиганить градом, сердиться грозой, улыбаться солнцем, сверкать росой. Я природа? Да нет же)) Но я её часть.

Вопросов больше, чем ответов…

О! Может, дело в формулировке? Не «кто я?», а «какая я?» И тогда появляется ответ.
Я настоящая, разная, живая.
И любящая.

О них. О ней. О нём. О нас. Обо мне. О тревоге и радости, о любви и прощании, о счастье и расставании, о времени и расстоянии.
О поле. Зелёном, жёлтом, ровном, уходящем вдаль, за горизонт.
О лесе, окружающем поле. Об их объятиях.
О природе и её совершенстве. О гармонии в ней. В каждом элементе, в каждой частице и клетке. Совершенство математическое, совершенство физическое, совершенство любви.
Ведь гармония есть любовь. Благодарность есть любовь. Бог есть любовь.
О Боге мне говорить непросто. Это то, что я ощущаю. То, во что верю. Но не религия, не церковь и не ритуалы. Это нежность к миру и себе, это свет в душе и то, как я несу его окружающим. Как учусь нести пока что. Но становлюсь всё лучше.
Со светом нужно научиться управляться. Его нужно уметь заметить, не отпустить, усилить. И такому не научили в университете инженера-оптика за 6 лет. Этому учит только своя собственная душа, нежная и светлая. Она всё знает изначально. Она Его часть, она Им создана и старается сиять. Всегда. Вопрос лишь, умею ли я это сияние уловить и передать дальше. Смогу ли с ним справиться и не потушить пессимизмом, усталостью, тревогами и бытовыми переживаниями дня.
Свет. Счастье. Тепло. Душа… Лёгкость в груди и голове, приподнимающая над землёй. Расслабление и покалывание на коже после долгого напряжения. Невесомость. Нежность.
Все чувства от неё, даже плохие. Но их тоже нужно проживать правильно. Без соли и сахар хуже раскрывается.
Нельзя закапываться в них, нельзя ими упиваться, но проживать их нужно. А потом находить в себе силы эти эмоции принять и перевести в свет. Преобразовать, пропустив через себя, всю боль и тоску во вдохновение и счастье. В любовь к этому миру.
Мир любит нас. И в особенности любит тех, кто отвечает ему взаимностью. Он нежный, тёплый и ласковый. Как топлёное молоко и бархат.
Умиротворение. Оно наполняет и расширяется. Оно уже не только внутри, но и вокруг. Оно окутывает теплой аурой, нежно касается и обнимает, как лес обнимает поле.
Лес и поле умиротворены. Они спокойны, им ничего ни от кого не нужно. Они есть у себя, никто не посмеет их знание нарушить. Они ценны, просто потому что есть. Как и все мы. Но если лес и поле это понимают, люди существа слишком сложные эмоционально и, закопавшись в тревогах будней, забывают.

О – кислород. Из него состоит всё самое важное: вода, воздух. Воздух на 98% состоит из кислорода… И снова это обо мне:) По знаку зодиака я Близнецы, чья стихия – воздух. И во мне живёт это ощущение лёгкости. Могу быть стремительной как ветер, могу навалиться плотной душнотой и даже разразиться раскатами грома и сверканием молний. Но по большей части я легка и прозрачна. Практически незаметна. Как часто люди всерьёз задумываются о воздухе? В этом и минус: быть чем-то без чёткой формы и осязаемых границ, чем-то само собой разумеющимся. Растворяться во всём: в детях, друзьях, родных и любимых. Приобретать ежеминутно любую форму, в то же время заполняя собой всё пространство. Периодически приходится задуматься: а где здесь я? Какая я? Что во мне осязаемо? Кислород ведь не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Его вдыхают не для этого. С другой стороны – пусть! Пусть я буду нужна родным людям как кислород! Да! Я – воздух. Воздух, которым они дышат.

Смотрю и не вижу никого на причале, ведь мы договорились, что она будет меня встречать. Она – моя последняя надежда на безопасное житьё. Она обещала мне помочь: встретить, устроить жильё и помочь обустроить новую жизнь.

Я – банкрот, моральный и физический, у меня сгорело всё: дом, родные, все документы и ценности, и меня обвиняют в умышленном поджоге. Меня отстранили от работы и выпустили из камеры под подписку о невыезде. У меня очень мало шансов отвертеться от тюрьмы – так сказал адвокат. И у меня осталось очень мало времени, чтобы тратить его на несвободу.

Только теперь, в полной беде, я вспомнил про Люсьен, – она моя подруга детства. Мы вместе гуляли, ели мороженое и входили в тайную команду пятерых. Из тех пятерых осталась только она одна и я.

Мне неимоверных усилий стоило сбежать из города. Удастся ли мне уйти от всей этой убийственной ситуации. Я смог разыскать её старый номер. Сейчас, когда меня разыскивает интерпол, помочь мне сможет только она. Так почему я смотрю и не вижу её. Ну не могла же она так измениться за 30 лет. О, Боже, я не вижу её. Невозможно не узнать её зелёные глаза и только ей присущий лёгкий наклон головы, когда она прячется под копной огненно-рыжих волос.

Да, я, конечно, виноват перед ней, но прошло много-много лет и, я надеюсь, она меня простила, ведь мы были так молоды. Во всяком случае Люсьен ничего не сказала мне, она сразу откликнулась на мою просьбу помочь, и я по поддельным документам купил билет на морской круиз, в маршруте тура был и её городок. Пока что плавание проходило тихо. И вот заминка.

Терпеть не могу сбоя планов, слишком много этого в последнее время. Ну не могла же она меня обмануть, она никогда не обманывала. Она так и сказала – я буду на причале и найду тебя, но я не вижу никого, хоть отдалённо напоминающего её.

— Господин, Николя? – Я не сразу понял, что это моё новое имя и не сразу кивнул головой оборванному мальчишке, невесть откуда взявшемуся у трапа.
– Вам письмо, Господин!
– От кого? – только и успел сказать, как мальчишка, засверкав пятками, помчался наутёк. От недоброго предчувствия сердце учащённо забилось. Я поспешил на берег, чтобы прочесть послание. Но прежде ещё раз посмотрел вокруг – никого….

Шёл я как-то по лесу зимой. Мимо той поляны, где 12 месяцев любят у костра собираться. Смотрю – а костра-то и нет.

Зато полным-полно зайцев всех возрастов. Сидят и барабанят.

«Что случилось!?» – спрашиваю.

А они и говорят: «Наш самый шустрый и хулиганистый зайчонок пропал. Ещё исчез его рюкзак, две кочерыжки, капустный лист и морковка. Вот мы и собрались обсудить, что делать. А от тревоги барабаним».

Позвал я свою собаку, взял ружьё, сел на снегоход и отправился Зайку спасать. Ориентировался на петляющие следы.

Сорока встретилась, указала путь. Её двоюродная тётка рассказала, что никуда Зайка не пропал, а отправился путешествовать. Уже был у бобров, оленей и медведей. Дальше на север двинулся.

Я – за ним. Догнал на привале – сидел он и белкам байки травил. Пристроился и я послушать – столько всего интересного с ним произошло…

Взял я Зайку с собой, довёз сперва до северного края леса, чтобы он по праву великим путешественником звался, а потом вернул к маме. Волнуется же.

Прощаясь, взял с него слово, что будет маму предупреждать, когда в следующий раз отправится путешествовать.

А ещё – что напишет книгу.
«Байки от Зайки». Жду.

Я смотрю в чужой блокнот. Это не дневник, это рабочая тетрадь по развитию эмоционального интеллекта. Почерк корявый, как курица лапой, мысли короткие и совсем редкие, только когда записать что-то совершенно обязательно. Я испытываю чувства. Много чувств.
Я пишу аккуратно и красиво, потому что пишу много. Мне нравится писать от руки, это освобождает. Я веду дневники разного рода. Есть записи о впечатлениях за день, а есть чисто математическая статистика. Я слежу, сколько написала, сколько прочитала и как спала. Это помогает мне больше себя понимать и рефлексировать.
Мой эмоциональный интеллект в рабочих тетрадках не нуждается. Он, кажется, даже слишком высок. И иногда портит мне жизнь. Я бы хотела меньше чувствовать, меньше понимать чужие чувства и меньше испытывать осложнений, к сожалению, сопровождающих эмпатию.
Например, невозможность понять собственные эмоции. Я так хорошо ощущаю чужие, что едва ли могу понять, что на душе у меня. Только самые острые и болезненные моменты я могу ощутить достоверно своими. Когда я на самом дне и у меня просто нет ресурса на понимание.
Например, как сегодня, когда я ехала на работу. Далеко не работа мечты. Откровенно говоря, кабала и полный мрак. А ещё миллион проблем навалился. И поговорить не с кем. И вот я ехала в метро и плакала. А потом зашла в офис, бросила вещи в кабинете и тут же убежала в туалет, где прорыдала, сидя на закрытом крышкой унитазе, четверть часа.
Смешно, но последней каплей, что меня довела, была мелочь: муж не поцеловал меня, когда я уходила. Это кажется ерундой и, конечно, после такого маленького недочёта у нормального человека день бы не испортился. Но у гиперчувствительной особы вроде меня вся жизнь – оголённый нерв. И это не просто отсутствие поцелуя. Это нарушение ритуала. Это пренебрежение обязательствами. Это отказ поддержать в трудный день. Если обычный человек бы не обратил внимания и решил, что ничего страшного не случилось, я не ощутила себя любимой, и это критически расшатало моё состояние.
Интересно, как получается, что люди такие. У кого-то маленький эмоциональный диапазон, у кого-то вот… И ведь таким большим он становится не из-за того, что его развивали или лелеяли эту самую мягкость (патологическую). А потому что запрещали. Нельзя чувствовать неудобные чувства. Не грусти, не эмоционируй, не обижайся. И в сухом остатке – чувство вины за любые по-настоящему СВОИ чувства, неумение проживать, а умение только подстраиваься.
Общество не любит гиперчувствительных. Точнее, не так. Не умеет любить. Не ценит. Любит-то очень сильно – их услужливость и удобство, их отдачу и умение помочь. А вот оценить это никогда не могут. Никакого “спасибо”, потому что и не заслужил. Ты ведь всегда такой мягкий и отзывчивый, всегда подстраиваешься под всех как губка. Значит, тебе не сложно, ты просто такой.
Хотя, скорее всего, они даже не задумываются. Просто не видят человека. Не только его эмоции и старания не замечают за удобной подстройкой, но и всего человека. Потому что он подстраивается быть тише воды, ниже травы, чтобы себя защитить от очередного насилия. Потому что он боится.
К чему я это объясняю? Да просто даже самому удобному эмпату когда-то всё-таки захочется, чтобы увидели и его. Иначе он сломается. Если вы знаете таких или встретите ещё, если такой человек попытается вам что-то сказать, знайте, это крик о помощи. Если он впервые говорит, что что-то не так, это всё равно отчаянный вопль. Потому что если бы было терпимо, он бы даже не заикнулся.
Если у вас есть или будут дети, дайте им знать, что такое эмоции, научите их грамотно проживать. Научите замечать чужие чувства. Но не токсично. Нежно. Объясните, как это работает. И, может, мир станет добрее со временем.

Я смотрю в ее глаза, словно в море синее,
И прощаясь у двери, обнимаю вновь…

Он остановился на пороге.
– Ну не смотри ты на меня так! Ну что я, не человек, что ли!
– Как?
Вечно эти её дурацкие вопросы. Прямые, разящие. Вопросы, на которые невозможно ответить пространно.
– Да Господи! Да, я женат! Давно. Счастливо. Я могу уйти?
– Уйти можешь. А приходить-то было зачем?
– Хороший вопрос, милая…
Он попытался изобразить пошленькую улыбку обольстителя, сменить тему, ракурс. Но нет. Из глубины её глаз, как со дна моря, поднималось недоброе. Обманул? Нет, не сказал. Времени не было. Сначала они дружно пили за Новый год, потом слушали шефа о чём-то очень важном. Наверное. На фоне её морских глаз он будто рыба открывал рот, но ни звука не донеслось до их сознания. Потом вышли курить в тамбур, не сговариваясь вернулись за стол, попрощались и уехали на разных такси… но по одному адресу. В их возрасте глупо спрашивать зачем. Выяснять отношения, строить планы и иллюзии. Всё очевидно.  Но почему же так неловко?

Он вырвался из тёмного душного нутра подъезда в серое декабрьское утро и направился к метро. Курить, как ни странно, не хотелось.

А рябина на снегу плачет белым инеем
как продрогшая моя поздняя любовь.

– Краси-ивая! – протянул курьер и похабно облизнул нижнюю губу.
– Угу… – я черканул закорючку в протянутом бланке, забрал коробку и закрыл дверь.
Об этой коробке я долго мечтал, копил деньги и, наконец, она у меня: обычная, неприметная, картонная. Я в предвкушении погладил фотографию, на которую облизывался курьер, и тоже облизнулся. С глянцевого снимка на меня смотрела невероятно красивая девушка – белокурые длинные волосы, большие голубые глаза, пухлый рот, аппетитная фигура, длинные ноги – в общем, я был рад, что именно такая девушка будет мотивировать меня на подвиги и свершения.
Вскрыв коробку, я достал инструкцию, внимательно изучил:

“С. М. О. Т. Р. Ю
Система мотивационных организационно-технических решений “ЮЛЕНЬКА”.
Правила использования:
– ввести свои данные 
– ввести действия, на которые нужна мотивация
– ввести чип в левый висок
– активировать
– наслаждаться прогрессом”.

– Так! – я щёлкнул пультом активатора, подумал: “Хочу с завтрашнего дня начать бегать по утрам”, и в предвкушении развалился на диване.
– А-а-а, блять! – от неожиданности я откинул пульт, вскочил и плюхнулся обратно. Передо мной стояла страшная, старая, голографическая бабка. 
– Хе-хе, – она прокашлялась и осклабилась.
– Ты кто? – я в ужасе смотрел на её чёрные зубы, на круглый, с проплешинами череп, на сухую, морщинистую кожу, обтянувшую скелет.
– Юленька.
– Чего? – охуел я.
– Юленька я! Глухой, что ли?
– Какая ты Юленька? – я схватил фотографию с красивой девушкой и заорал тыча в неё пальцем. – Вот Юленька. Во-о-от!
– А-а, – бабка усмехнулась. – Ты первый раз, что ль?
– Первый.
– Ох! Как же вы меня задолбали, подснежники. Каждую весну одно и то же. 
Я слушал её бормотание и не верил в происходящее. Сюр какой-то. Где эта долбанная инструкция? Надо вернуть эту бабку обратно и написать претензию о браке.
– Вернуть меня хочешь?
– Угу…
– А не получится.
– Пфф... Это ещё почему?
– Объясняю. Каждое утро я буду являться к тебе в образе старухи и до тех пор, пока у тебя не будет прогресса, то прогресса не будет и у меня. Ты бегаешь, тренируешься, я хорошею день ото дня. Ты пропускаешь занятия, я возвращаюсь в исходную точку. И выключить меня НЕЛЬЗЯ. Поэтому если хочешь встретиться с той самой Юленькой, которая так прельстила тебя на фото, то будь любезен…
– Ээ… погоди, погоди…
– ПОДНИМИ СВОЮ ЖОПУ И НАЧИНАЙ РАБОТАТЬ!

Блестящий способ испортить день – лечь накануне в 3 часа ночи.

Я встала разбитой, еле дыша заложенным носом. Шея моя не поворачивалась ни в одну сторону, а правая половина лица идеально повторяла рельеф подушки. Влезаю в удобный костюм, иду будить парней.

Блестящий способ окончательно взбодриться – забыть спортивную форму для младшего.

Еду на такси школа – дом-школа-дом. Таксист недоволен, ворчит, что "только из-за вашей красоты". Хахаха! Хотя, будем честными, он тоже не Брэд Питт.

Блестящий способ понять, что я повзрослела – случайно разлить стакан воды на стол бывшего генерального директора и не умереть от стыда.

Встретились с бывшими коллегами в офисе, где даже кнопки лифта хранят дюжину воспоминаний о моей бурной корпоративной молодости. 30 минут встречи и рефлексии хватит на весь день, но…

Блестящий способ уйти от рефлексии – идти до дома пешком.

Благо у меня официальный обеденный перерыв. Иду по залитому осенним солнцем центру и болтаю с девчонками… А дома ждут дети, уроки, индейка опять же разморозилась… подождут.

Блестящий способ приобрести геморрой на ближайшие два месяца – на родительском собрании вызваться писать сценарий презентации.

В маминой школе… в соседнем с маминым кабинете. И классная – мамина ученица. И полкласса дети выпускников, учителей, друзей Десятки. Ну не могла я отказаться!

Блестящий способ задолбаться – после собрания поехать в строительный магазин.

Хожу по рядами с гайками, гвоздями, шурупами, продающимися как леденцы на вес, и ищу евровинт 6,3*13. Клянусь, если ещё хоть один деть не так закроет дверцу шкафа – лишу сладкого. Вместо килограмма конфет куплю килограмм евровинтов.

Блестящий способ пережить этот длинный насыщенный день – растолкать всех по кроватям, включить музыку и начать писать…

– Привет.
– Привет.
– А помнишь, как всё начиналось?
– Помню.
– Я тогда только школу закончил.
– Да-а.
– Мальчишка же совсем.
– Мальчишка…
– А помнишь наш первый раз?
– Помню.
– У меня всё внутри сжималось от страха.
– И это помню.
– Я после этого напился с друзьями. И н-нич-чего не помню о той попойке.
– Друзья рассказали?
– Да-а. Стыдно было. Жуть.
– Понимаю.
– Знаю. Между нами была особая связь.
– Есть.
– Что?
– Не была. Есть!
– Ах… Да-а.
Тишина.
– Ты здесь?
– Да.
– Знаешь, рядом с тобой я чувствовал себя героем. Забывал, что в сущности я никчёмный, неинтересный. Скучный.
– Но ты никогда таким не был.
– Рядом с тобой – не был.
– Ты любил меня.
– Не любил. Люблю!
Тишина.
– А я до сих пор храню ту самую газетную страницу. 
– Хранишь?
– Храню. Вот!
– Как давно это было.
– Давно. Я уже многое стал забывать.
– Приходи чаще. Вспоминай.
– Хм… Не получается чаще. Знаешь ведь. Дела, работа, семья. А теперь ещё и болезнь.
– Знаю. Но ты всё равно приходи. Я всегда тебя здесь жду.
Тишина.
– Папа.
– А?
– Нам пора идти.
– Да. Да, сынок. Пора.
Он встал, тяжело, как будто нехотя, зацепился ладонью за дощатую стену. Выходя, провел рукой по табличке на двери:
“Блестящий.
Орловский рысак.
Вороная.
Мерин.
1997 – 2000”.

– Пап, я сегодня записал Машеньку в секцию конного спорта. Поможешь ей?
– Конечно! Спрашиваешь. Натаскаю её так, что будет только призовые места занимать.
– Прям как вы с Блестящим?
– Прям как мы.

Блестящий скат крыши слепил глаза и, кроме солнечных зайчиков, было почти ничего не видать. И это ещё больше усиливало эффект ирреальности происходящего. Гнев застилал глаза и вместе с зайчиками мешал видеть город с высоты 6 этажа.

Тася раз за разом проигрывала всю сцену. Вот она пришла домой после занятий, вот мама влепила ей пощечину, вот в груди разлилась обида и внутри взорвалось сто пятьдесят маленьких капитошек. Вот она развернулась и побежала, куда угодно, лишь бы избавиться от жалящего чувства несправедливости, от слов, столпившихся в груди и не могущих выпрыгнуть.

Когда некуда было пойти, она всегда приходила в это их тайное с Дэном местечко. Здесь, на чердаке, можно было посидеть в тишине и пыли рядом с деловыми голубями, потупить в телефоне, пообсуждать припадочного физрука, а можно было выбраться в чердачное окошко на небольшой, ровный и огороженный участок крыши, после которого крыша страшно съезжала вниз. Они притащили туда с Дэном старый спортивный мат, на котором можно было валяться, если только погода позволяла, как сейчас, и с него было видно старую часть города. И они любили смотреть в разные окна и придумывать жизнь тех, кто в них живёт.

– Вот пусть теперь обзвонится хоть, – мстительно подумала Тася и выключила телефон. Да, ну нафиг, как вообще можно договориться с миром, когда всё взрывается внутри. Обида всё ещё клокотала внутри, но солнечные зайчики уже немного смягчили боль.
– Ты-дыщ.
Тася услышала непривычный шум и спряталась за выступ чердачного окна. На голубей это было не похоже. Кто бы это ни был, общаться она сейчас ни с кем не готова.

Я меееедлеенно снимаю с себя шарфик с люрексом и набрасываю его тебе на шею…переступаю порог и, одной рукой держа тебя за шарфик, другой беру за галстук…захлопываю входную дверь стройной ножкой в блестящей туфельке… и настойчиво, но нежно тяну тебя в сторону спальни…

Там уже горят свечи, стоит открытая бутылка шампанского и два бокала…да ты подготовился…какой же ты галантный кавалер…

Скидываю туфли, начинаю медленно, по одной, расстегивать пуговицы на твоей рубашке…ты видишь, как дрожат мои руки…это от нетерпения…ты снимаешь галстук, мой шарфик падает, в моё терпение лопнуло – и я со всей силы дергаю рубашку, оставшиеся пуговицы разлетаются во все стороны…

Ты пытаешься снять с меня чёрное обтягивающее платье, но так не получится – нитка зацепилась за колье. Я останавливаю тебя страстным поцелуем и говорю: «Я сама»…снимаю колье, платье, а вот кружевное белье оставляю…пока…

Мы садимся на край кровати…хотя кого я обманываю…мы оба уже дрожим от желания, поэтому сразу падаем в кровать, а потом…потоооом…потоооооом…ооооо…как хорошо…

Ирина Игоревна, вслушавшись в звуки на той стороне линии, безошибочно определила, что разговор можно завершать.

Тяжёлая сегодня выдалась смена, очень она устает, ведь вяжет зятю свитер, пока разговаривает, а ещё надо постирать, погладить, и внуки скоро из школы придут, обедом кормить. Да, и седину закрасить – опять, зараза, отрастает.

Хорошо хоть работа удаленная, всё-таки это удобно…

Неподражаемый. Бесконечный и неутихающий. Неспящий и сияющий круглые сутки. Блестящий город.
В нем сияют огни магазинов, домов и уличных фонарей, световое загрязнение не дает спать по ночам, всегда яркое и острое.
Но ещё в нем сияют души. В нём сияют таланты и целый мир мечт и надежд. Целый мир амбиций, тысячи молодых душ, пополняющих его тесные улицы каждый день светятся верой в успех и неизменную, ожидающую впереди счастьем и успехом, предписанную им шикарную судьбу.
Они ещё верят, что в мире есть для них место. Что кто-то ждет только их. Им предстоит научиться, что за такое место приходится бороться. Что приходится показать, какой ты, и доказывать это. Объяснять и утверждать, уверенно заявлять о себе. Потому что таких много и копаться в каждом, разыскивая скромный талант, не станут. Легче быстро заметить яркое и уверенное серебро, чем копаться в слоях породы, добираясь до золота.
Если хватит мудрости, уверенности и смелости, если получится понять, почему жизнь такая, они выбьются на видное место. Они добьются успеха и получат то, чего хотят.
А кто-то посчитает, что все просто козлы. Уроды и дебилы, не оценили его уникальность. Не посочувствует, не обдумает, почему его некогда было рассмотреть под микроскопом, и останется ни с чем.
Я уже говорила об эмпатии, да? Как полезно понимать, как работают люди. Какие связи между ними строятся, как они ведут себя и каковы причины.
Когда ты сочувствуешь, переживаешь и наблюдаешь достаточно, тебе уже не нужно спотыкаться, ошибаться или теряться в социальных связях. Ты можешь в первый миг определить в новом коллективе, кто друг, кто поможет, кто враг, кто изгой. И ты никогда не останешься один, потому что будешь притягивать и притягиваться. Тебе не придется подстраиваться и искать, ты сразу вычислишь в коллективе друга.
У всего есть плюсы и минусы. Всё можно использовать в своих целях и извлечь выгоду.
Я сегодня в трансе и едва ли нахожу слова. Едва ли вообще хочу говорить. Я слушаю музыку и танцую. Хочу пуститься в пляс, сбросить остатки напряжения и энергии, и лечь спать.
Этот текст снова абстрактный, снова не сюжетный, а размышлительный. Он не относится к моим персонажам, не создает историю, он даже почти не о городе и его людях, хотя сегодня они меня впечатляли.
Я забыла наушники и наблюдала за людьми в метро. Смотрела на типажи и тихо улыбалась сама себе, в ответ на мысли. Я полностью понимала этот мир и проживала его. Чуть уставшая, без сил на создание нового и выдумывание, просто впитываю. А потом оставляю мысли на бумаге.
Потому что сегодня хочется спать и такие дни бывают.

Шаг, ещё шаг.

Ноги дрожали от напряжения, искали малейшие ложбинки.

Руки нащупали полочку, она схватилась, подтянулась, окунулась лицом в белые мелкие цветы с запахом мёда. Такие росли в саду у бабушки. Она бы разрыдалась, но не время, да и цветы эти – явный знак, что поддержка всегда рядом.

Собрав остатки сил, отодвинув эмоции, она просто пошла. Ведь по скале не ползут, по ней ходят. Идти наощупь трудно, но она хотела именно таких ощущений. Снизу кричат, что уже можно снять маску, закрывающую глаза, оглядеться. Действительно, вот он – последний карабин на этом маршруте. Надо дотянуться и легонько хлопнуть по нему ладошкой. Она сможет.

Ещё шаг – хлоп – и… слёзы градом…
Когда источник слёз высох, повернулась спиной к скале – легла на неё – и огляделась: река, поля, скалы. Опять попыталась расплакаться, но на этот раз не вышло, получилось только запеть во всё горло: «Ты неси меня, река…»

У подножия – люди, которые на этом пути были рядом. Какие они маленькие и невероятно забавные отсюда, с высоты. Столько нежности и благодарности в сердце – они ждали, волновались, страховали.

Странно, что страховка – от слова страх. Когда надежный человек страхует – не так уж и страшно.
Ну, что!? Страх высоты!? Ты где!?)))

Ещё раз окинув взглядом окружающий пейзаж, она подала знак страхующему, что будет спускаться. Это несложно, даже приятно, похоже на полёт. Сложнее потом идти по земле, как будто за эти минуты отвыкаешь передвигаться по плоской поверхности.

Теперь – купаться в холодной горной реке: «Ты неси меня, река….»

Остатки еды на соседнем столике не давали ей покоя. Если извернуться и пройти бочком к соседнему столику, можно незаметно смахнуть остатки нарезки себе в сумку, даже отсюда она чувствовала манящий аромат колбасы... Пара кафешек, и она наконец-то как следует поужинает. Она скосила глаза за ещё один соседний столик – пора.
Привстала и независимым движением стала салфеткой вытирать свой столик, тааак, цель была близка, она перешла к заветной тарелке, продолжая энергично натирать столы салфеткой.

Т-ааак, запах колбаски уже кружил голову. Та-а-аакую зазывно пахучую она очень уважает.

Не поднимая головы вместе с рукой, она приближалась к заветной цели и вот уже цель совсем близка… Призывный запах щекотал ноздри…

– Простите, но это моя колбаска, – услышала она густой шёпот, а её рука столкнулась с его рукой.
– Вы уверены? – и она нагло придвинула к себе тарелку.
– Абсолютно, – та же рука подвинула колбаску обратно. – Как и в том, что вы здесь не работаете уборщицей...
– А вот и собиралась поработать, – сказала она и потянула тарелку на себя. Просто так отдавать манящий ужин она была не готова…
В этот раз она осмелилась поднять голову и посмотреть в глаза захватчику. Они были васильково-голубые, без дна.
– Тогда вы должны пройти собеседование, – сказал обладатель васильковых глаз. – Прошу ко мне за столик, приглашаю вас заодно и поужинать.
Она не успела понять, повезло ей или надо делать ноги, как чувство голода ответило за неё согласием…

– Не, ну, что такое, а? – мужчина в замызганной бейсболке остановился и облокотился на метлу. – Ну кому сказано “животных не кормить”? Ну для кого информация? Вот тут вот!
И он яростно махнул в сторону клетки. 
– Мама, а почему дяденька кричит? – мальчик в синих сандаликах испуганно прижал к груди надкусанный банан.
– Не стой ноги встал, наверное. – Женщина с ребёнком мягко обняла его за плечи, повернулась к мужчине и зашипела: – Прекратите орать. Вы пугаете.
– Да как тут не орать-то? Ну табличка для кого? 
– Ребёнок маленький и не умеет читать.
– Но ты-то, кобыла здоровая, читать умеешь?
– Я кобыла?
– А то кто ж? Я, что ли?
– Что здесь происходит? – мимо проходивший пожилой мужчина в очках и шляпе остановился.
– Мне нужна жалобная книга. – Женщина с ребёнком решительно выпрямилась.
– А что здесь происходит? – Мужчина в очках и шляпе недоумевал.
– Оскорбление чести и достоинства здесь происходит. – Женщина с ребёнком злилась.
– Так если ты дура, какое же это оскорбление. Все по факту. – Мужчина в замызганной бейсболке нервно дёрнулся.
– Ну вот! Вот! Я же говорила.
– Ну, так нельзя. – Мужчина в очках и шляпе укоризненно покачал головой.
– А как можно? Каждый должен делать своё дело. Я тут убираюсь, вы не кормите животных. Эх! Да кому я объясняю. – Мужчина в замызганной бейсболке с досадой цыкнул. – Вон, и квас уже двести рублей, а вчера был по сто тридцать.
– Что правда, то правда. Цены растут. – Мужчина в очках и шляпе поддерживающе поджал губы.
Через десять минут вокруг клетки собралась толпа зевак. И пока мальчик в синих сандаликах кормил обезьян надкусанным бананом, народ успел обсудить 
новую причёску Аллегровой, геополитическую обстановку в мире, “раньше было лучше”, 
чем лечить геморрой, если дома из лекарств только активированный уголь, 
женские измены,
мужские измены,
родительские чаты,
рабочие чаты,
зумеров.
Молодая обезьяна, дожёвывая остатки банана, подумала, что в сущности совсем не плохо жить в зоопарке. Кормят три раза в день и цирк показывают.

Мама ушла, её больше нет. 
Мы собираем остатки
Света, тепла, прожитых лет:
Книги, шарфы, перчатки. 

Ходим с сестрой по маминой квартире. Поливаем цветы. Трогаем всё, что было для нас Фирочкой. Мамой. Тётей. Учителем тысяч учеников (за 54 учебных года их не сосчитать). Сначала мы просто стояли у шкафа и изучали: письмо от деда, открытка с Днём учителя, Тора.

Потом раскладывали всё по стопочкам, заносили в табличку. Как будто она придёт и спросит: "Где мой Лотман?", а мы такие "В коробке номер 17". 

А мне звонят, соболезнуют, просят что-то на память. Приходите, берите, у меня этой памяти вон сколько! Не перепаковать и за год. За жизнь не вынести, честное слово.

Через месяц мы затметили, что расцвела Сансевиерия! И решили, что мама ещё здесь, с нами. Слушает наши истории, хохочет с нами, книги подкладывает, чтобы аккурат в коробке поместились. У нас там своя атмосфера. Атмосфера Натановна, как её однажды назвали родители 11-классников (мою маму звали Эсфирь Натановна). Свой мир. Странный, ни на что не похожий. Кто заходит, ёжится. Стоит в оцепенении. А мы в нём живём. Болтаем, смеёмся, пакуем коробки. И только иногда замираем: записка с молитвой в книге, свиток Эстер. Календарь открытый на апреле.

Остатки меня сидели в офисном кресле. Читали учебник. На страницах появлялись схемы, планы, параметры и характеристики электронных устройств, текст описывал методы их функционирования и принципы кодирования.
Остатки скрипучего офисного кресла стояли в большом кабинете, заполненном рыжей мебелью и запахом кофе из кофемашины. Уже старое, затёртое помещение встречало, несмотря на свой вид, дружелюбно.
Остатки кабинета располагались в остатках здания бюро, а его остатки, вместе с остатками всего предприятия – на остатках большой территории. Это не руины, но уже разруха. Это то, что осталось от советской постройки, а потом не ремонтировалось толком. В остатках ангара лежат остатки самолётов.
Зато где-то летают настоящие. Сильные, крепкие, на немашущих крыльях.
Их создают здесь. Здесь рождается о них идея, здесь рисуют первый эскиз, а потом создают настоящие чертежи. В остатках советских кабинетов, где остатки людей цепляются за радость от вкусного обеда и прогулки под солнышком после него, а потом считают часы до конца дня.
В душных офисах волшебство полёта творят уставшие инженеры, получающие, вежливо говоря, не самые конкурентные зарплаты. С высшим образованием как один. А за окном изо дня в день меняется погода, сезоны, и проходит понемногу жизнь. Её ловят в обеденном перерыве, в прогулке от метро домой, в редких выходных, когда не приходится работать сверхурочно.
Интересно, что много получают за красоту. За поставленный голос и умение говорить на камеру. За тело. А за магию нынче платят поменьше среднего.
И вот эти простые люди (или то, что от них остаётся за всеми тревогами и выживанием, что удается восстановить весёлым разговором ни о чем за едой) поднимают тонны металла в воздух. Собирают миллионы крошечных деталей в конструкцию, нарушающую представление о тяжести.
Увидеть в небе летящего кита – мечта. Что-то громоздкое и тяжёлое плывёт, как невесомое.
А ведь самолёт тяжелее кита. Конечно, ещё зависит от размера. Но это так или иначе победа человеческого ума, победа техники и технологий, великий труд множества умов, вложенных в один металлический корпус, полный проводов и сложных датчиков.
Это преодолении гравитации. Преодоление тяжести. Победа мечтающей воспарить к небесам души.

– Именем Владычицы Восточного Королевства и Хранительницы скрипучих скрижалей, повелеваю вступить со мной в бой! – она направила остриё меча в тёмно-серый камень и легонько ткнула его. 
– Э… – камень пошевелился, засверкал чешуёй и поднял голову. – Ты? 
– Я!
– Ну, дай отдохнуть. Новый год всё-таки. Припёрлась ни свет, ни заря. 
– Так третье сентября же. Договаривались же.
– Тре-етье сентября-а! День прощанья! День, когда горят костры рябин! – послышалось с левой стороны и голова с розовой помадой на лбу приветственно помахала шеей.
– Хва-а-атит, – простонало справа. – Имейте совесть.
– Ну понятно. Опять в Западном Королевстве пили боярышник, – она разочарованно села рядом.
– И не только боярышник, – довольно проурчало слева.
– Горыныч, ну договаривались же, – она укоризненно погрозила мечом.
– А что я? Это всё они.
– А что мы? Это всё он, – левая и правая голова одновременно кивнули в середину.
– Давай перенесём? – примирительно донеслось из середины.
– На когда? – она оживилась.
– Завтра.
– Не-е-е. Мне завтра с Лешим биться, послезавтра с Бабой-Ягой, послепослезав…
– Понятно, – хором крикнули головы.
– Есть у меня в запасе немного “Живой Воды”, – она порыскала по сумке, по карманам. – Во, нашла! Пейте.
– Спасительница ты наша! – головы с жадностью прильнули к чудодейственной влаге. И…
И разверзлись небеса, и взгрохотнул воздух звериным рычанием, и взмыл в небо Горыныч, и взмахнул крыльями, заслонив солнце и луну, и настала в Восточном Королевстве ночь, и была битва не на жизнь, а на смерть, и ловко летало остриё меча, пытаясь пробить бронированную кожу змея, и слышно было как скрипит потертое седло, и качались перья на шляпах, и кричали головы “мерси боку”.
А потом они вчетвером пили брусничный чай с печеньками.

Ох, как нелегко нынче ходить… то колени хрустнут, то в спину вступит…э-хе-хе…

А когда-то был я маленьким и звали меня Лешич, Лёшенька, Лешик. Я бывало думал, это имя моё, а оказалось – мама так ласково приговаривала просто.

Имя мне открыли, когда детство закончилось, в 50. Я ещё юный был, неопытный, очень волновался – как меня величать будут!?

И объявили мне – Сильва Корнелий.
Сильва – это по-латыни так лес называется, а Корнелий – понятно, от слова корни.

Корни-то у меня глубокие, я сам-то живу уж две сотни лет, а батя и дед – те по триста пожили.
Понял я тогда, что серьёзное дело мне предстоит – и корни свои и лес беречь. Трудно это. Но мы, лешие, для того и нужны.

Вот вчера, например, люди на лесной опушке костер жгли, за собой не убрали, а пламя-то давай расползаться… чуть беды не вышло. Если бы не Грей (собака моя), сгорел бы наш лес.

Завыл Грей, учуяв запах, и давай тянуть меня на ту поляну. Почти всю нашу местную речку пришлось перетаскать вёдрами, чтобы пожар остановить. Справились.

Да вот болит сегодня всё, скрипит.

Опять скрипит потёртое седло. Он натирает дочиста отмытый байк полотенцем. Кожа отзывается резким звуком, но это даже приятно.
Наверное, не все так хорошо относятся к своим настоящим, живым коням, как Тёма – к мотоциклу. Он своего скакуна лелеет и обласкивает, разве что в обнимку с ним в постель не ложится. Хотя пару раз Тёма определённо на мотике засыпал.
Естественно, не за рулём. За рулём он проделывает совсем другие фокусы.
Сегодня катался по мосту между рядами в потоке машин, стоя на сидении ногами. И даже переступая, будто бежит. Собственно, поэтому теперь в извинение и отмывал друга.
Заодно помылся сам. Кожа ужасно сохнет от автомоечной пены и иногда даже трескается, особенно на руках. Но он ни на что не променяет странное беспричинное счастье от такой глупой выходки, даже на здоровую кожу. Её и кремом можно намазать, а потом.
А впечатления – Тёмина валюта. Если что и имеет ценность, то адреналин. Бедность финансовую как-нибудь можно пережить, а вот пустую память он не вынесет.
И каждый день он ищет новые поводы. Прыгает с обрывов то один, то с байком. Прыгает сальто, теми же составами. Крутит в воздухе всевозможные фигуры.
Иногда падает. В падении с мотоциклом после трамплина главное – достаточно удачно и удобно оттолкнуть “коня”, чтобы тот, приземлившись на всадника, не доломал его.
А ломаться для таких – дело обычное. Почти привычка. Надо сказать, достаточно вредная и, к сожалению, вызывающая зависимость. Как и адреналин.
Зато, когда количество переломов достигает двузначных значений, понимаешь своё тело лучше любого другого человека. По собственному ощущению можно без рентгена узнать, что сломалось, а что – порвалось. У Тёмы коллекция рентгенов в отдельной папке. Снимки всех частей тела есть, можно целого собрать. В три дэ.
Он знает, что рискует. Он не идиот, который верит, что особенный и уникальный, которого реальные беды обойдут стороной. Он просто не может без этого и сознательно выбирает заигрывать со смертью. Если железный конь – лучший друг, то она – его любовница. То и дело заскакивает на огонёк ненадолго, помаячит и снова скрывается, не оставаясь.
Хотелось бы только, чтобы трехмерного Тему не пришлось собирать из рентгенов на похороны. Но, скорее всего, его яркая смерть будет не самой красивой, а тело после неё не очень целостным.

Скрипит дверь на терраску, надо бы смазать. Этот скрип такой живой и даже не раздражает, просто будит, когда уснёшь, просто будит воспоминания моих ЛЕТ: вот скрип и любопытная белокурая голова заглядывает в комнату
— Мам, ну ты скоро, я фсе увзе собрал в поход.
— Сейчас-сейчас, мы же не взяли с тобой еще бидоны….
Не с пластиковыми бутылками, с бидонами мы ходили на родник. Как этому научиться в 30-40-50 лет – идти в поход на родник, а обратно возвращаться с добычей: родниковой водой и дарами леса, вот радость-то.
Машина времени скрипит и мчит ещё дальше назад. Мне 15.
Вот я дожидаюсь, когда бабушкины очки окончательно сползут на нос и раздастся знакомый храп – бабушка с книгой на груди, с очками набекрень выдает ударные переливы храпов. Осталось одно препятствие – скрипучая дверь, есть вариант в окно и там свобода до 5 утра в самой лучшей на свете дачной компании без всяких там:
– ****, пора домой….
– Ну правда, что я, маленькая, что ли, в 11 вечера идти домой.

А ночью какой простор-то для творчества: например, стащить белые простыни и ходить, как привидения по поселку с самодельным крестом. А ещё мы, дурищи, делали стукалочки: привязывали иголку на нитку и привязывали их к окошкам в домах, люди спят, а мы стук-стук иголочкой, пока кого-то не подымет с кровати – не одобряю, но разве объяснить этим подросткам.

И я знаю точно, что скрип – это голос времени, скрипят наяву и в памяти его шестерёнки: дачная дверь, барабан колодца скрипит, скрипит любимый дуб, на который залезал в детстве объясняться в любви, а сейчас – то ли дуб вырос, то ли ты врос в землю, не достать до нижних веток. Скрипит вся моя организма сейчас и может скрипт – это вовсе не английское словечко, а просто разговор времени.

– Золотой луч солнца опрокинул на меня очередное осеннее утро. Уже не хочется вылезать из-под стёганого одеяла и бежать босыми ногами вниз, на кухню, где под льняным полотенцем ждёт меня свежий хлеб, а в кружке – холодное молоко. Теперь я долго лежу в кровати и жду, когда солнце хоть немного нагреет старый дощатый пол, чтобы спуститься и долго пить чай со свежесваренным вареньем. Чай нельзя пить одной. Непременно с бабушкой. Когда она в избе, всё скрипит, приветствуя каждый её шаг. Скрипнула дверь — пришла с огорода, сняла старые калоши и надела уютные тапочки. Скрипит пол – подошла к шкафу. Скрипнула дверца шкафа – достала очки и подаренную мной обшитую тканью коробку для рукоделия. Скрипит старое кресло-качалка – вяжет. Ещё часик, и заскрипит под моими ногами лестница – пора пить чай. Пора пить чай. Точка. Закрываем тетрадки и кладём их на мой стол…

Закатное солнце разливает по горизонту розовый осенний вечер. Мария Ивановна стоит у окна, пока дети сдают тетради. Снова и снова будет читать она про чужую бабушку и расставлять пропущенные запятые. Что ж, пора. И постучав каблуками по кабинету, она скрипнет ключом в его дверном замке. До завтра.